ЛЮБОВЬ ПОД СОСНАМИ
Я совершенно уверена, что в жизни каждого человека наступает момент, когда ему хочется кого-нибудь убить. У слабых желание не превращается в действие, и они, поскрипывая зубами, тайно желают зла своему врагу. Сильные пускают кровь. К моим двадцати пяти годам за моей спиной три убийства. Ни за одну из этих жертв меня не призвали к ответу, хотя тоненький, но внятный голос напоминает мне о них по ночам, раскрашивая их лица яркими красками и награждая бессонницей.
После смерти все становятся хорошими. Меня это радует. Когда-нибудь и обо мне скажут: «Ворона не виновата, так сложились обстоятельства»
Начну по порядку. До сих пор я писала только вымышленные истории, которые не захотело печатать ни одно издательство, но сейчас, когда я рассказываю о себе, предпочитаю остаться в тени. Мою исповедь, естественно под птичьим псевдонимом, я выложу в интернете. Интересно, уважают ли у нас реальные истории, и сколько будет комментариев.
Убийца пишет книгу ради оправдания, а мне всего лишь нужно рассказать важному для меня человеку, какая я есть на самом деле. Мне никогда не отыскать тех слов, если он будет сидеть напротив и смотреть в глаза. Возникнет искушение осветлить мои вороньи перышки и, если не скрыть, то хотя бы приукрасить правду. Разоблачения я не боюсь: те, кто могут меня сдать, не ходят на сайты непризнанных авторов и никогда прочтут мою рукопись. Так что Ворона в безопасности.
Вороной меня стали называть в первом классе. До семи лет мой мир состоял из сказок, вкусных обедов с бабушкиными пирожками, поглощая которые я читала книги о попадающих в историю принцессах и спасающих их принцах. Первых принцев я обнаружила, когда пошла в школу. Они каркали мне вслед и втыкали в мои косы вороньи перья, которые по прихоти судьбы оказались такого же цвета, как мои волосы. Уже в первом классе мне довелось стать изгоем. У меня не было подруг: девчонки боялись, что зло моей фамилии Воронцова перейдет на них. Иногда я думаю, какой стала бы жизнь, если бы судьба наградила меня фамилией Лебедева. Но все сложилось так, а не иначе, и однажды я решила не противиться создавшемуся образу, явившись в школу с вороньим пером в косе и с зажатым в кулачке перочинным ножичком, которым я с криком «кар» полоснула по руке первого, обозвавшего меня в тот день Вороной, прыщавого одноклассника.
Меня удивительно быстро оставили в покое. А потом моя жизнь сделала крутой вираж и, руководящий нашими судьбами, которого впредь я буду именовать кукольником, бросил мне новый вызов.
В тот день в школу я опоздала. Отец, который обычно будил нас, уехал в командировку, и мы с мамой проспали до десяти часов. Быстро собравшись, выскочили из подъезда и разбежались в разные стороны. Точнее побежала я, а мама засеменила в элегантных сапожках на высоких каблучках. Проходя между двух пятиэтажек, я почувствовала: мир изменился, а наш уютный дворик заполнил страх.
Слухи ползли давно. Но мне было не до раздумий: я спешила на контрольную по алгебре. От вымытых полов в раздевалке тянуло сыростью. С верхних этажей доносились крики. Стрелки настенных часов приближались к одиннадцати, а это означало, что до начала третьего урока осталось пять минут. Я вздохнула с облегчением: успела. Пристроила куртку на вешалку, пригладила растрепавшиеся волосы.
Поднимаясь на второй этаж по лестнице, услышала крики, смех и улюлюканье. Раздался дробный стук каблучков. Галина Ивановна, наша географичка, соседка по дому и мамина подруга, чуть не сбила меня с ног. Ее перекошенное от страха лицо испугало бы кого угодно. Увидев меня, она потащила меня за собой вниз по лестнице, выплевывая слова, смысл которых доходил до меня с трудом. Я пыталась вырваться, но Галина Ивановна лишь сильнее стиснула мою руку. В коридоре, напротив вешалок, я заметила надпись: «Русские учителя, идите в уборщицы!»
— Быстро одевайся! — скомандовала Галина Ивановна.
Звонок противно задребезжал, когда мы уже спускались с крыльца. Моя спутница оглянулась, подпрыгнула и ускорила шаг.
— Мать на работе? — спросила она.
— Да. Но что случилось?
— Потом, — буркнула она, тяжело дыша.
Липкий страх проникал сквозь кожу. Вопросы застряли в горле. Мы неслись знакомой дорогой в библиотеку, где работала мама. На стене возле входа в здание появилась еще одна надпись: «Русские — свиньи!» Наши шаги гулко отдавались на каменных плитах фойе. На стенах мирно светились голографические морские пейзажи, нахохлившейся птицей выглядел бронзовый Гоголь. После школы я приходила сюда делать уроки в пустом читальном зале. Здесь, среди моих единственных потрепанных и пожелтевших друзей, мне было уютно и спокойно.
Мама перебирала книги на полках. Она обернулась: удивление на ее красивом лице от нашего неожиданного появления стерлось тревогой. С книгой в руках она бросилась к нам. Галина Ивановна, которую вне школы мне было разрешено называть тетей Галей, с горечью выговаривала слова, от которых становилось жутко.
— Пришла на урок, а они разорвали карты, порезали ножом доску. Я им: «Вы что, ребята?» А они плюются, кидаются учебниками. Орут, чтобы я убиралась из их города к себе. А ведь это был мой класс, я с ними в походы ходила, они доверяли мне секреты. Когда они успели превратиться в зверей? Мы же учителя. Мы далеки от политики. Бежать надо отсюда.
Тетя Галя всхлипнула, неловко потерла глаза, оставив на щеке черную полосу. Мама обняла меня за плечи. Некоторое время они спорили, что делать. Тетя Галя настаивала, что надо собрать вещи, снять деньги со сберкнижек и лететь в Москву. Мама хотела дождаться отца. Тетя Галя завизжала про заполонившие город танки, назвала мою мать дурой и выбежала из библиотеки.
Стало очень тихо и страшно. Я пробежала взглядом портреты писателей: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский. В голове мелькнула мысль: когда вырасту стану писательницей. Мама застыла, прижав к груди томик стихов Блока. Мне нравились потрепанные книги, мне казалось, через страницы я чувствую эмоции прочитавших их людей. Мне нравилось думать над подчеркнутыми предложениями и спорить с предыдущим читателем.
Воронье карканье и звук расколотого стекла прервали мои мысли. Мы обе взглянули на упавший возле нас камень и, схватившись за руки, выбежали из библиотеки. Возле входа трое здоровенных парней с перекошенными от ненависти лицами. Один из них, длинный, с крючковатым носом, преградил нам путь.
— Ты, библиотекарша, катись отсюда вместе со своими книжками!
Слово «библиотекарша» он произнес по слогам. Парни заржали. Мамин голос казался до удивления спокойным, даже равнодушным, когда она попросила дать нам пройти. Ее напряжение чувствовалось в руке. Второй раз за день я чувствовала, как впиваются в мою ладонь ногти напуганного взрослого человека. Парень посторонился, мы проскользнули. По пути мама вспомнила, что дома нет хлеба. Зашли в булочную рядом с домом. В ответ на просьбу продать батон: знакомая продавщица ухмыльнулась:
— С голоду подыхайте, русские свиньи!
На прошлой неделе она любезно помогала выбрать нам торт на день рождения. Мы отправились дальше. В сберкассе отказались выдать деньги со счета. Создалось впечатление, что неожиданно за одну ночь наши носы превратились в пятаки, так часто нас называли свиньями. Тетя Галя была права. Надо бежать!
Мама написала отцу записку, взяла документы, оставшиеся дома деньги. Перед дорогой решили поесть. От волнения и страха еда с трудом проходила через горло а, попадая в желудок, вызывала чувство тошноты и почему-то нового, еще более сильного голода. Я не чувствовала вкуса колбасы. С улицы донесся страшный вопль. Мы выглянули в окно. Из пятиэтажки напротив выбрасывали вещи. Мама охнула и приказала собираться.
Я поплелась к себе в комнату и замерла, прощально обводя взглядом родные стены. Над полированным — профессорским, как называл его отец — столом, новый календарь. Белая лошадь с развевающейся по ветру гривой. Мне нравятся лошади. Может быть, когда-нибудь я научусь на них ездить. О чем я думаю? Надо собираться. Открыв шкаф с большим зеркалом, на миг заглядываю в свои испуганные глаза и тут же отворачиваюсь. Сложив вещи в сумку, кидаю сверху любимого ежик, папин подарок.
Бегу в другую комнату. Говорю об отце. Из маминых рук падает на пол стопка вещей. Она берет меня за руку.
— Доченька! Он… — по маминой щеке ползет слеза. — Он найдет нас.
Я чувствую ее страх. Она не верит в то, что говорит. Когда отец уезжал, они долго говорили на кухне, а потом я видела ее заплаканной. Я подумала, что мама не хотела, чтобы папа снова уезжал в командировку и не придала этому значения.
— Мы едем в Москву, да?
Оставив мой вопрос без ответа, мама поспешно застегнула молнию на сумке и подтолкнула меня в коридор.
Когда мы вместе с Галиной Ивановной и ее мужем вышли из подъезда, в нашем дворе солдаты насиловали девочку. Рядом билась в истерике ее мать. Нас пропустили. Мы выбежали на центральную улицу, ужасаясь черным флагам на домах, и увидели танки. Широкие гусеницы навсегда впечатали наши души в асфальт города, который мы привыкли считать родным и назвали нас «беженцами».
И мы действительно бежали очень быстро.
Кристина облокотилась на спинку кресла и потянулась, разминая затекшие мышцы. Потом снова уставилась в экран ноутбука, перечитывая написанное. Вздохнула. Нет, все было не так. Никакими словами не передать ужас двенадцатилетней девочки, когда привычный мир разваливается на глазах, не оставляя надежд на будущее. Что было бы с ними, если бы мама не сделала выбор между дочерью и мужем, и осталась бы ждать его возвращения? Знакомые, которым удалось выжить, рассказывали, что в наш дом пришли уже вечером. Насилуя, убивая и восстанавливая свои права по составленному заранее списку, враги не пощадили никого. Еще в прошлом году для того, чтобы получить талоны на продукты всех потребовали заполнить анкеты, где была указана национальность. Так в их руках оказались все адреса, где жили русские.
Кристина задумалась. Конечно сейчас она живет гораздо лучше тех, кто тогда сбежал в Москву. Знакомые говорили, что ей повезло. Но кто знал, через что ей пришлось пройти? Это никогда не забудется. Но она научилась контролировать чувства, чтобы не загружаться прошлым. Единственное, с чем ей повезло, это с характером. Но ведь и себя она сделала сама. Каждый раз, когда ее пинали, она поднималась и давала сдачи. Пусть не сразу, но всегда.
Из-за верхушек сосен выглянуло солнце. Заиграло, засмеялось раскинувшееся внизу озеро. Запахло хвоей, стало тепло и хорошо. Кошмар остался на экране. Это всего лишь книга. Может, главная героиня существует только в ее воображении? Ведь у Кристины сейчас есть свой дом. Осталось еще раз сыграть по крупному. Кто победит она или ее враг? Точнее врагиня: здесь присутствует женский род. И как же они похожи.
Кристина встала и облокотилась на ажурные перила балкона. Пожалуй, если мама еще спит, можно поплавать. Переплыть озеро вдоль и поперек. А потом позавтракать. Она вернулась за маленький столик, за которым так любила работать. Смешно называть работой то, за что не платят денег. Но сочинять — единственная отдушина в жизни Кристины. Придумывая истории и героев, можно забыть о себе и почувствовать себя счастливой. Да разве важно, что ее не печатают? В виртуальном мире у нее достаточно читателей, с которыми можно пообщаться. И если большинство из них говорят, что она написала дрянь, то это так и есть.
В комнате раздались медленные неуверенные шаги. Мама проснулась. Захлопнув ноутбук, Кристина поспешила ей навстречу. Илария, в длинном синем халате с распущенными темными волосами, шла с мобильником в руке.
— Ты почему к телефону не подходишь? Зина хочет узнать, приезжать ли ей сегодня?
Кристина поцеловала маму в щеку, забирая телефон.
— Привет, Корзина! Прости, что не слышала звонков. Начала новый роман и обо всем забыла. Приезжай.
Кристина посмотрела на маму, пытаясь определить, как она себя сегодня чувствует, не мучили ли ее боли по ночам и, вообще, есть у нее силы прожить этот день. Вновь, в который раз, обожгла болью красота маминого лица. Казалось, чем меньше у нее оставалось сил, тем лучше она выглядела. Коварная болезнь с лихвой воплощала потерянное здоровье молодостью. Никто не давал Иларии больше тридцати пяти. Если так пойдет дальше, мама скоро станет выглядеть моложе ее. Уже сейчас, где бы они ни появлялись вместе, их считали сестрами. Иларию это забавляло, Кристину пугало, но она заставляла себя подыгрывать.
Илария улыбнулась дочери, движением губ сообщая, что сегодня все не так уж плохо.
— Корзина разбудила тебя?
— Нет, я уже проснулась. Когда ты перестанешь ее называть этим детским прозвищем?
— Не раньше, чем она перестанет называть меня Вороной.
Илария театрально подняла вверх глаза, выражая недоумение.
— Мамуль, да брось ты это безнадежное дело. Мы уже договорились, что тот, кто из нас умрет позже, вырежет на памятнике наши прозвища. Люди будут ходить мимо и читать, что здесь покоится с миром Корзина, а здесь без мира Ворона.
— Какая же ты у меня дурочка, — Иллария откинула назад длинные волосы. — Ты уже плавала?
— Еще нет. Но я быстро. Только туда и обратно. — Кристина выбежала из комнаты.
Илария вышла на балкон, глядя на сосны, озеро и чудесный июльский день. Когда-то и она любила плавать. А теперь нет сил дойти до озера. Да что там до озера дойти, иногда пальцы не слушаются и расческа падает из рук. Остается только благодарить Бога за то, что позволил прожить еще один день.
Кристина вышла из калитки в одном купальнике, на ходу закалывая длинные волосы на затылке. Почувствовав мамин взгляд, повернулась, помахала рукой и вприпрыжку направилась к озеру. Разбежалась, нырнула и сильными уверенными движениями, выбрасывая руки, погребла на середину.
Илария улыбнулась, в миллионный раз отметив, как они не похожи. Кристина вся в отца. Такая же порывистая, уверенная. От него ей достались: смугловатая кожа, карие глаза, и этот удивительный, отдающий синевой, черный цвет волос. И, конечно, характер.
Илария передвинула кресло в тень, села и закрыла глаза. Не нужно его вспоминать. От этого будет только больнее. Прошло уже столько лет, и его уже нет на свете, а все еще жжет пальцы это письмо, которое она нашла в кармане. Письмо, из-за которого она проплакала всю ночь, удивительным образом спасло им жизнь. Не прочитав его, она бы не нашла в себе силы уехать, когда в их город вошли танки. Осталась бы ждать его возвращения. Погубила бы себя и Кристинку. Тогда нельзя было медлить. Они чудом остались живы. Надо уметь быть благодарной.
ГЛАВА 2
Холодная вода обожгла тело, сдавила обручем голову, залилась в уши. Кристина вынырнула и поплыла кролем. От быстрых движений стало тепло и радостно. Утренний приятный ритуал. Если на свете есть счастье, то оно в движении.
Почувствовав усталость, Кристина перешла на брасс. Тяжелые намокшие волосы, извергнув заколку, окутали шею. Мутноватая озерная вода ласково обнимала за плечи, спускаясь к бедрам, маня улечься на спину и подставить лицо солнцу, но девушка не поддалась искушению. Кристина плавала все лето и даже в сентябре. Плавание утром, пробежка по вечерам и много-много упражнений. Здоровье и красота самые главные факторы в жизни. На это нельзя жалеть ни сил, ни времени. Уж в этом-то Кристина убедилась на собственном опыте. Пока есть красота, можно использовать мужчин. Подплывая к середине озера, девушка заметила, как загорелый мужчина прыгнул в воду и, выпрастывая высоко руки, поплыл наперерез.
Она усмехнулась и легла на спину. Только на мгновение, чтобы еще раз, глядя в высокое небо, почувствовать себя счастливой. Он здесь, и он плывет к ней. Маленькая секунда счастья. Приятно быть желанной.
Эх, Витька, Витенька. Горе ты мое и счастье. Кристина перевернулась на живот и перешла на кроль. Ну, догони, мальчик мой, догони. Ведь я же на море выросла, лучше тебя плаваю. Но ты мужчина и не должен сдаваться. Он догнал ее напротив утопающего в деревьях островка. Подчиняясь натиску, Кристина свернула к берегу и встала на дно, балансируя на кончиках пальцев ног. Витька обнял ее в воде, прислонив мокрое лицо к ее лицу, жадно целуя. Она почувствовала, как их языки обнимаются. Нельзя-нельзя. Еще мгновение. Ну как же хорошо. Все, хватит. Иначе уже не оторваться от этого танца языков, не разлепить вжавшихся друг в друга тел. Кристина опустила руки и оттолкнула его. Он поскользнулся, забарахтался в воде, а она выбежала на берег, смеясь и отжимая мокрые волосы.
Чертыхнувшись, Витя некоторое время стоял по пояс в воде, лаская взглядом ее тело, а потом, разбрызгивая воду, бросился на берег. Подхватил на руки и унес в тень деревьев. Там, поставив ее на ноги, вновь прижался всем телом. Мир замер. Еще чуть-чуть этого счастья, ощущения, что тебя обнимает твое второе «я».
Тоненький слабый голос в мозгу требовал остановиться, а Кристина наслаждалась мокрыми пальцами, стиснувшими грудь. Исчез бы мир, провалился. И только они вдвоем, словно дикари. Голые, страстные. Пусть обжигает трава голые плечи и хрустит на зубах песок. Им не надо постели, она готова прямо здесь, только бы с ним, только бы он не отпускал ее никогда.
Его язык властно раздвинул губы. Рука прошлась по спине, вызывая сладкую дрожь. Родной голос называл по имени. Может, остановить борьбу и позволить увлечь себя безумному желанию?
Нельзя!
— Отпусти меня!
Кристина ударила его в грудь и отскочила. Они смотрели друг на друга, ее взгляд упал на его плавки, где пузырилось то, что она больше всего хотела почувствовать внутри. Нельзя! Потом захочется еще и еще.
Она поправила купальник. Он снова двинулся к ней.
— Крис, ты сводишь меня с ума. Я ничего не могу. Жить не могу, работать не могу. Прошу тебя. Хотя бы один раз.
Девушка покачала головой, улыбаясь.
— Один раз уже был и, похоже, зря.
— Крис. Ну ты же моя. Вся моя. Я хочу тебя. Хочу!
Кристина сдвинула темные брови.
— Я не встречаюсь с женатыми мужчинами.
Он подошел ближе, взял ее за руку. Она мгновенно почувствовала тепло его пальцев. Он все правильно сказал, она его. Только в его руках так хорошо, только рядом с ним. Ах, какого же черта все не так, как надо.
— Кристина, послушай меня. Я даже, когда с женой сплю, тебя представляю. Ты мне всю жизнь испортила.
Черт! Да зачем же говорить о жене. Дурак.
— У — би — рай — ся! — Кристина ударила его по щеке и тут же испытала желание поцеловать проступившую на коже красную полоску.
— С ума сошла?! — Витька прижал руку к щеке, удивленный неожиданной грубостью, а Кристина не могла оторвать взгляда от его лица.
Не зря их общие знакомые называли его мартовским котярой. Тоненькая полоска усиков в сочетании с зеленоватыми глазами с загнутыми ресницами не оставляла сомнений, что жене приходится здорово пасти его, чтобы сохранить семью. За таких не выходят замуж. Таких берут в любовники. И она бы сделала это, если бы не жалела его жену, родившую ему двоих детишек. К тому же Витькина семья жила через несколько домов от нее, ближе к середине озера. Соседи, наверняка, уже болтали о них.
Кристина прыгнула в воду и поплыла так быстро, как могла. Надо успокоиться. Она заставила себя спокойно дышать и перешла на брасс. Все хорошо. Просто замечательно. Милый мой, единственный, ты никогда не узнаешь, что ты моя половиночка. Да только вот в этой жизни, мы вместе не будем. Ты будешь отрабатывать свой брак, растя двоих детей, а она пройдет свой долбанный путь до конца. Но даже эти мучительные поцелуи уже счастье. После того, что ей пришлось пережить, удивительно, что она может так чувствовать.
Витька снился ей по ночам. Она идет по желтому песку, океан плещется об ноги. Нагнули головы к воде зеленые пальмы. Солнце ласкает тело, ветер треплет волосы. Она знает, что он ждет ее. Шаг, еще шаг. Его руки, губы. Счастье. Всего лишь сон. Витька, ты никогда не узнаешь правды и никогда не узнаешь, что я хочу тебя так же, как ты меня.
Кристина посмотрела на берег. Сейчас она подплывет к тому месту, откуда виден ее дом. До сих пор не верится, что он принадлежит ей. Замок из сказки. Сердце тоскливо екнуло. Не обманывай себя, Кристина. Борьба вовсе не окончена. Для того чтобы остаться принцессой придется снова убивать. Но это будет самый последний раз.
Мысли завертелись по привычному кругу. Как сделать так, чтобы все опять сошло с рук? Сколько не просматривай хронику происшествий, там нет ничего полезного. Так же, как и в справочнике, в интернете и в детективных романах. Ясно одно, убийство, если ее не оставят в покое, должно выглядеть, как несчастный случай. Как произошло в первый раз. Или как самоубийство? Так было во второй. Нельзя повторяться. Нужно что-то новое, необычное. Ведь соперница так же умна, как и она. Они здорово похожи, если не считать цвета волос. Даже глаза у нее того же янтарного цвета и такие же длинные ресницы. И врагиня из тех, кто не останавливается, пока не победит. Если бы жизнь сложилась иначе, они могли бы стать подругами. Здорово, иметь рядом кого-то похожего на тебя.
Кристина вышла на берег, отжимая волосы и кивая появившимся на пляже соседям. Как хорошо, что островок, где они целовались с Витькой, далеко отсюда и скрыт склонившимися ивами. Временный приют влюбленных, возжелавшим почувствовать друг друга на природе. Но это не для них. Это для свободных, кто может распоряжаться своими жизнями, как захочет. А Витькина жизнь уже обещана и расписана. И она в его судьбу влезать не должна.
— Хорошо поплавала? — спросила Илария, увидев входящую дочь.
— Чудесно. Сейчас переоденусь и накрою завтрак в саду. Ты с кем хочешь позавтракать, с Петей и Пашей или с Иудушкой?
— Ну сколько раз я тебя просила не кощунствовать?! — тонкие брови Иларии сдвинулись к переносице, образовав складочку.
Кристина перегнулась через перила.
— Боюсь, у нас нет выбора. Иуда составит нам компанию. Петя с Пашей уже на солнце.
— Да ну тебя, — улыбнулась Илария. — Зина звонила, она уже подъезжает. Накрывай на троих.
— Мамуль, ты не против, что Корзина побудет с нами?
— Конечно, нет.
Кристина взяла мобильный.
— Корзина, ты где? А, уже в Быково. Слушай, купи клубники на станции. Будем завтракать взбитыми сливками с клубникой.
— Ну, очень полезный завтрак, — сморщила изящный носик Илария.
— Мамуль, сегодня слишком хороший день, чтобы портить его овсяной кашей. Но если хочешь, я сварю.
— Конечно, хочу.
Когда Кристина ушла, Илария снова устроилась в кресле и закрыла глаза. Нужно собраться с силами, спуститься со второго этажа и доплестись до столика в саду. А перед этим зайти в спальню и переодеться, раз у них гости. Наверно, еще пять минут она может посидеть. Как же мало сил.
Приняв душ, Кристина отправилась на кухню и сварила овсянку. Корзина будет в восторге. Она ненавидит овсянку. Сама Кристина ничего не имела против: привыкла, как привыкают чистить зубы.
С подносом в руках девушка вышла в сад, привычно окидывая свои владения. Нет-нет, она ни за что не отдаст эти сосны и этот зеленый газон с распустившимися лиловыми и желтыми ирисами своей сопернице. С самого начала, когда Кристина появилась здесь, она поняла, что этот несимметричный двухэтажный дом, выкрашенный в желтоватый цвет, с балкончиком на втором этаже, откуда открывался вид на озеро и окаймляющее его сосны, должен принадлежать ей. Только таким образом она сможет восстановить потерянный статус. И хотя между их маленькой, со смежными комнатами, квартиркой, которую отняли, и этим домом не было ничего общего, Кристине, за все, что им пришлось вынести, такая компенсация казалась вполне справедливой.
Маме здесь очень нравилось. Это она придумала назвать двенадцать сосен именами апостолов. Петр и Павел — две самые могучие сосны на зеленой лужайке, где висел гамак и располагался один из двух столиков. Остальные сосны поменьше, их кроны не такие пышные, и они, мешая друг другу, высоко в небе переплетались ветками. Их шершавые коричневые стволы возносились к облакам не так прямо, как Петя и Паша, словно все время сомневались, выдержат ли их хрупкие плечи такой сложный путь. У них тоже были имена, но Кристина шутливо спорила с мамой, где Марк и где Матфей и которая из трех сосен, склонившихся над домом, носит имя Иоанна. Одна из двенадцати сосен стояла засохшей. Судя по ее толстому и ровному стволу, когда-то она была крепкой. Но потом что-то случилось и ей, стоящей поодаль от своих братьев, пришлось умереть. Возможно для того, чтобы жили другие. Или она просто не справилась с жизнью. Ее назвали Иудой. Эту сосну Кристина никогда бы не согласилась срубить. Она отождествляла ее с собой.
Когда жизнь казалась невыносимой, Кристина прижималась щекой к шершавой коре, чувствуя, как дерево отдает тепло и ласку, уводя от обид и горестей к светлому небу и солнцу. Кристина поставила поднос на деревянный, накрытый пестрой клеенкой стол, и, расставив тарелки, засмотрелась на чернеющие на фоне голубого неба мертвые ветки. Говорят, что существует материнская любовь, дочерняя, любовь к детям, любовь к мужчине. Она с этим не согласна. У каждого человека любви отпущено только на одного. Всем сердцем, всем существом, не осуждая и отдавая всю себя, можно любить только одного человека. Мать или сына, мужа или любовника, сестру или брата. Всем остальным достанутся крохи. Ведь даже она, Кристина, несмотря на свое безумное чувство к Витьке, не смогла бы полюбить его по-настоящему: место в ее сердце уже давно занято Иларией. И ее жизнь принадлежит матери.
— Привет, Ворона.
Кристина подняла голову. В нескольких шагах от нее появилась подруга с зеленой — слишком большой, так неподходящей к ее одежде — брезентовой сумкой через плечо и корзинкой клубники. Зина не носила ни юбок, ни каблуков и, вообще, плевать хотела, как она выглядит. К ее удлиненному лицу с добродушным лошадиным оскалом не шли гладко зачесанные, собранные резинкой в тоненький хвостик, волосы. Широким бровям, нависавшим над голубыми глазами, требовалась другая форма, а нижней части тела срочная эпиляция. Помешанная на своей внешности Кристина много раз пыталась накрасить и причесать подругу, но каждый раз результат лишь подчеркивал Зинину некрасивость, делая ее вопиюще кричащей.
Кристина сдалась. Если Зину устраивает полное отсутствие мужчин в жизни, ей-то чего париться? Даже лучше, что им двоим уготована похожая судьба. Вся жизнь Зины была посвящена родителям. Почему так произошло, Кристина не понимала. В отличие от ее больной мамы, с Зиниными родителями было все в порядке. Они использовали свою дочь, занимая ее свободное время дурацкими поручениями. То надо было срочно переклеить обои, то покрасить дом на даче или прополоть грядки. Причем именно в тот момент, когда Зина собиралась куда-нибудь пойти. Эта семейка даже работала вместе. Зинин папа — известный дирижер оркестра народных инструментов, а жена и дочь обслуживающий и попутно подыгрывающий на арфе и гуслях персонал. Всегда в тени и в поклоне перед большим талантом. Попробовав несколько раз вмешаться, Кристина чуть не поссорилась с подругой и решила не лезть в свое дело, принимая Зину вместе с ее музыкальной семейкой.
Зина клюнула Кристину в щеку и поставила на стол клубнику.
— В электричке такая жарища. Сейчас бы прыгнуть в озеро.
— Нет уж, милая. Овсянка стынет.
— Овсянка? Да ни за что на свете.
— Всего несколько ложек, — засмеялась подходящая к столу Илария.
— Здравствуйте, — улыбнулась Зина. — Чудесно выглядите. — Она скользнула взглядом по Иларии, отметив, что та уже накрашена и одета, словно собиралась на прогулку. Льняные брюки обтягивали стройные бедра, а черная кофточка на пуговицах подчеркивала белизну кожи. Мягкие волосы лежали волнами на плечах, как у девушки. Лишь в прозрачных серых глазах застыла выдающая болезнь грусть. Илария медленно опустилась на садовый стул. Зина перевела взгляд на подругу. Небрежно прихваченные заколкой волосы спускались на загорелые сильные плечи, яркий зеленый топик подчеркивал соблазнительную грудь, открывая упругий животик. Зина может и завидовала бы фигуре подруги, если бы не знала, сколько усилий вложено в эту красоту. Нет, уж ей лучше с целлюлитом, но только не бегать и не отжиматься.
— Корзина, пойдем в дом, взбитые сливки делать. — Мамуль, — она чуть наклонилась, — а тебе, может, пока кашки положить?
— Положи, детка.
Корзина улыбнулась. Слово «детка», которое часто употребляла Илария, вряд ли подходило к ее подруге, весь облик которой дышал силой, здоровьем и какой-то совершенно ненормальной сексуальностью. Зина любила бывать с Кристиной, избыток мужского внимания доставался и ей тоже. А еще рядом с подругой она чувствовала себя красивее.
— Ну и как наш женатый Ромео поживает? — нетерпеливо спросила Зина. — Смог ли он победить тебя в соревнованиях по плаванию?
Кристина рассмеялась. Сквозь смуглую кожу проступил румянец.
— Вот именно, что женатый. Сколько не догоняй, а ничего ему не перепадет.
— Уж так и совсем ничего? — прищурилась Зина.
— Кроме парочки несравненных поцелуев. — Кристина покраснела еще больше, попадая во власть утреннего воспоминания. — Давай не будем об этом, а? Мне бы уехать от него подальше, чтобы с глаз долой. Да где я найду такое чудесное место с озером и соснами?
— Не понимаю. Что ты мучаешь себя и его. Сделала бы его своим любовником, раз уж он так мил тебе.
— Да не просто он мне мил, Корзина. Мой он, понимаешь? От усиков кошачьих и глаз зеленущих до того места, что между ног. И ничего мне с этим не сделать. Помнишь, я рассказывала тебе про половинки?
— Странно, что ты при всей своей циничности веришь в эту сказку, — нахмурилась Зина. — Может, скажешь тогда, где моя половинка?
— Не всем дана судьба встретиться, а тем, кому встретились, вместе быть, — Кристина переложила клубнику на блюдо и достала миксер. — Какие твои годы, может еще все будет?
— Похоже не в этой жизни.
Уютный шум воркующего моторчика миксера прервал разговор, и Зина присела, глядя, как ловко Кристина раскладывает взбитые сливки по высоким вазочкам и украшает клубникой.
— Тебе не кажется, что мама стала выглядеть еще моложе? — спросила Кристина, озабоченно взглянув на подругу.
— Мне так не показалось. Хотя… Это о чем-то говорит?
— Не знаю, — Кристина нахмурилась, ее лицо стало серьезным и строгим. — Врачи молчат, как обычно. Лекарства не помогают. Но я вижу, что ей хуже. Когда мы сюда переехали, она со мной по берегу озера гуляла. А теперь в основном лежит. Выходит на улицу только после приема таблетки. Но их нельзя принимать часто. Пару раз в месяц, максимум.
Эта чудесная таблетка придавала силы, чтобы выйти из дома и пожить обычной жизнью, которую так мало ценят здоровые люди. Прогуляться вдоль берега озера, дойти до ближайшего магазинчика, а то и вовсе отправиться в Москву и сходить в консерваторию.
Кристина поставила вазочки на поднос и, вздохнув, посмотрела на Зину.
— Ладно, пошли завтракать.
Зина молча подошла к подруге и обняла. Некоторое время они постояли, уткнувшись лбами. Детский ритуал поддержки, придуманный ими, когда они обе оказались изгоями классного общества. Кристина освободилась первая, закрутила волосы в узел.
— Спасибо, Корзиночка. Я не должна раскисать. Бери поднос, а я возьму чайник с чашками. Мама, наверно, уже заждалась. И ни слова о болезнях. Будем наслаждаться солнцем и теплом. Ты пойдешь купаться?
Зина смущенно улыбнулась.
— Ну если тебе не стыдно будет появиться со мной в обществе. Предупреждаю: под брюками у меня выросла шерсть.
Кристина засмеялась. Говорить подруге, чтобы она следила за собой, только тратить зря время. Сама она беспощадно расправлялась с каждым выросшим волоском, ее загорелые сильные ноги с безупречным маникюром можно было запросто снимать в рекламе.
— Корзина, да ты что?! Хоть голой купайся. Стесняться здесь некого. Я этих выскочек московских ненавижу. У каждого здесь по домищу и в Москве по квартире. Вот досталось бы им, как нам, они бы свой нос не задирали. А то здороваются со мной, словно одолжение делают.
Зина ничего не ответила. Иногда нервы у Кристины сдавали. Сказывались нервное напряжение, страх за мать и годы унижений. Сама бы Зина не смогла бы пройти через такое. И за то, что Кристина смогла, она перед ней преклонялась и боготворила их дружбу.
ГЛАВА 3
День прошел в безмятежном ничегонеделании. Илария, посидев немного на берегу в шезлонге, ушла к себе отдыхать, а Кристина с Зиной, вдоволь нарезвившись в воде, отправились в местное кафе выпить и поболтать. Витька больше не появлялся, чему Кристина даже обрадовалась. Рядом с ним она чувствовала себя в напряжении. Все ее тело, мысли, чувства были сосредоточены на нем, и это было тяжело морально и физически. Большой интересный мир сужался до одного человека, лишая способности что-либо замечать вокруг.
Так что сейчас Кристина наслаждалась подаренной свободой. Было здорово потягивать холодное пиво, вдыхать запах сосен и наблюдать за расслабленными от солнца и алкогольных напитков отдыхающими. Слушая Зинин рассказ, как они готовятся к гастролям и какой молодец ее отец, наметанный взгляд Кристины подмечал детали одежды посетителей, особенности фигуры и любопытные фразы. Вот этот жест девушки, приглаживающей мокрые волосы, она использует, когда будет писать свой роман. А типичный образ полноватого мужчины с брюшком, свисающими усами и лысым черепом вполне может стать деспотичным отцом новой героини.
— Крис, ты меня не слушаешь!
— Еще как слушаю, Корзина! Если хочешь знать мое мнение, я выскажусь. — Зина кивнула. — Твой отец ни хрена бы не добился без тебя и твоей матери. Вы свои жизни ковриками выстелили ему под ноги. Ну, матери-то еще положено. А ты зачем себя гробишь?
Корзина нахмурилась, сдвинула брови, отставив в сторону недопитую кружку, словно собиралась встать и уйти.
— Ты знаешь, что я не люблю, когда ты вмешиваешься в мою жизнь?
— Знаю! — Кристина упрямо наклонила голову. — Выслушай меня. Я сегодня злая, поэтому скажу всю правду, а ты можешь обижаться сколько хочешь. Если ты сейчас свою жизнь не изменишь на сто восемьдесят градусов, то так и останешься папенькиной дочкой.
— И что ты предлагаешь?
— Самое лучшее было бы уехать в другой город, а лучше в другую страну. Подальше от предков. Хотя можно и проще: снять квартиру и перейти работать в другой оркестр. Ты же говорила, тебя приглашали куда-то?
— Может, еще напомнишь, что мне надо привести себя в порядок и сделать эпиляцию, чтобы найти мужа?
Кристина грустно улыбнулась и накрыла руку подруги длинными прохладными пальцами.
— Вот ты сравниваешь меня с собой, вроде, как мы обе жизни своим близким посвятили, но ведь в твоем случае все не так. Ведь ты же не была в моем аду, Корзина? Ты не оставалась на улице с больной матерью на руках, и тебе не приходилось, как мне прогибаться под других. — На глазах у Кристины выступили слезы. — Черт! Не хочу об этом говорить. Хотя много раз собиралась тебе рассказать. Но ты лучше потом мою книгу прочтешь. Давай лучше о тебе. Ведь ты же хочешь мужского тепла и готова поверить в любовь? Просто вбила себе в голову, что это не для тебя. А ведь у тебя никогда нормального мужика не было. Уверена, тебе не помешали бы парочка оргазмов.
— Ворона, это запрещенная тема.
Кристина допила пиво и махнула официанту.
— Давай еще выпьем и поговорим? Без запрещенных тем?
— Ты можешь пить, а я не буду. И не хочу ничего обсуждать! — Зина отвернулась к озеру. Кристина понимала, что ей лучше остановиться, но сегодня ее несло. То ли Витька завел своими поцелуями и спрятался за трехметровым забором спокойной семейной жизни, то ли слишком много пива. Их жизни с Корзиной в этот прекрасный день вдруг предстали перед ней полнейшей нелепицей. Появилась даже совсем шальная мысль: заглянуть к Витьке домой под каким-нибудь предлогом, вроде починить кран, и переспать с ним. А потом пусть будет, как будет.
Нельзя!
— Девушки, вам еще пива? — Перед ними вырос нагловатый официант. В вырезе завязанной узлом рубахе виднелась загорелая грудь, на сомнительно чистых ногах шлепки через палец. Кристина, привычно смерив его холодным взглядом, вопросительно посмотрела на подругу. Та покачала головой. Кристина впилась ногтями в ладони. Ну что за день?! Даже с Корзиной все сегодня не так. А ей так хотелось поболтать по душам. Только ведь с ней она могла пооткровенничать.
— Счет! — буркнула Кристина, доставая кошелек. Сейчас она посадит Корзину на электричку, купит еще пару бутылок и устроится на кровати с ноутбуком. Сложенные строчки очистят и смоют прилипшую за годы грязь. Злость прошла. Кристина с жалостью взглянула на Зину, разыскивающую в сумке кошелек.
— Корзина, я сегодня угощаю. И не вздумай хотя бы с этим спорить. Мне итак трудно было остановиться.
Зина вымученно посмотрела на нее. В голубых глазах притаились боль и женское одиночество, упрямством торчал подбородок. Весь ее облик словно говорил: пусть я одна, но никому не позволю себя унижать. Даже лучшей и единственной подруге. Кристина почувствовала уважение. Она такая же. Еще неизвестно, как она бы отделала Корзину, если бы та только попробовала вмешаться в ее жизнь.
— Подумай над моими словами, ладно? — добавила Кристина уже значительно мягче.
Легкий небрежный кивок, мол, только ради тебя, заставил Кристину улыбнуться. Небрежно бросив деньги на стол, она, легко, словно и не пила пиво, поднялась из-за стола и пошла к выходу. Корзина, семенившая следом, привычно наблюдала похотливые взгляды посетителей, провожающих фигуру подруги.
Перекидываясь ничего незначащими фразами, девушки дошли до станции. Увидев издалека электричку, Зина клюнула Кристину в щеку.
— Побежала, ладно?
— Давай! — Кристина повернулась и пошла обратно.
Накатило острое чувство одиночества. Сегодня определенно была их не лучшая встреча. И зачем она только подняла этот вопрос. Кто она такая, чтобы давать советы? У нее самой, что ли все хорошо? Вспомнился Витька с его поцелуями. По спине побежали мурашки. Обожгло горячей волной. С тех пор, как произошла их первая встреча, Кристина не переставала думать о нем. Оказывается, как хорошо было, когда они не знали друг друга.
Не думать о нем! Кристина тряхнула головой и заставила себя внимательно смотреть вокруг, чтобы отвлечься.
Навстречу попадались разморенные, загоревшие, а больше обгоревшие отдыхающие с озера. Раздетые до пояса мужчины в шортах и шлепанцах. Рядом с ними спутницы в майках и сарафанах. Поймав парочку наглых взглядов, Кристина усмехнулась. Идите со своими курицами и не пяльтесь. Такие, как я, не для вас.
Вот знать бы только для кого.
Она зашла в магазинчик и взяла две бутылки рязанского жигулевского пива. Выпьет, пока будет писать. Заглянула к маме в комнату. Илария лежала на спине и слушала аудиокнигу. Кристина прислушалась. Набоков. Мама любила этого писателя больше других. Говорила, что никто из русских лучше не складывает фразы. Под ее влиянием Кристина тоже прочитала его рассказы. Даже начала «Лолиту», но не смогла. Слишком противно стало. Поболтав с мамой, поднялась к себе и включила ноутбук. Пока шла загрузка, откупорила пиво. Перечитала написанное, подправила некоторые фразы. Картинки прошлой жизни замелькали перед глазами.
Новая глава. Старая боль.
Москва встретила жутким холодом. В наших легких, предназначенных для южной зимы, одежках, мы жутко мерзли. У нас не было знакомых, у кого могли бы остановиться, поэтому сразу отправились в посольство. О наших скитаниях можно рассказывать долго. Один зимний месяц нам даже удалось прожить в центре. В подвале очень красивого дома с эркерами. В нашем городе таких домов не было.
Однажды, когда мы с мамой, купив хлеба и макарон, — это стало нашим обычным рационом — возвращались домой, я вдруг представила, что где-то там, за уютными занавесками, нас ждет папа. Мы вместе ужинаем, а потом я иду в комнату, сажусь за свой стол, что-нибудь пишу или читаю. Я так замечталась, что даже направилась к подъезду. Но красный дом с эркерами и маленькими балкончиками предназначен только для тех, кому повезло родиться в столице. Для тех, кому не повезло, есть подвал, высокий и теплый, в котором мы жили вместе с дворниками. Спали на выброшенных на помойку диванах, сидели на колченогих стульях и табуретках. Вечерами думали, как дальше жить.
Последние деньги ушли быстро, на работу без московской прописки не брали. Кто-то посоветовал Черкизовский рынок. Мы долго бродили между рядами, спрашивая «не нужны ли продавцы», пока совсем не замерзли. Увидев двухэтажное здание с надписью «Администрация рынка» направились туда.
В тот день шел снег, в коридоре мама сняла шапочку, чтобы стряхнуть его. С темными волосами, припорошенными снегом и горящими от мороза щеками, она казалась похожей на снегурочку. Только очень грустную. С тех пор, как мы приехали сюда, мама почти не улыбалась. Хотя не плакала и не жаловалась, подобно другим. Никого не проклинала, как тетя Галя, не ругалась, как другие наши знакомые. Даже в тех антисанитарных условиях, она старалась по мере возможности хорошо выглядеть, слегка подкрашивала глаза и губы.
Как две нахохлившиеся птицы мы жались к батарее, когда мимо наш прошел невысокий лысый мужчина. Одет он был в новую короткую дубленку. Его взгляд, бегло ощупав мое лицо, задержался на маме. И тут, почувствовав нужный момент, мама шагнула к нему. Сбившимся, просящим голосом, она заговорила, что нам нужна любая работа и не знает ли он, к кому можно обратиться. Он снова посмотрел на меня и буркнул, чтобы мы шли с ним. Остановившись у двери с табличкой «Директор», он достал ключ. Мы вошли. Кабинет подавлял роскошью. Кожаный черный диван, мягкие кресла, огромный стол. Снимая дубленку, мужчина буркнул: «Присаживайтесь». Я почувствовала, что без меня они быстрее договорятся и решила выйти. Закрывая дверь, услышала, как он спрашивает маму, дочь ли я ей. Ответа не последовало, вероятно, мама просто кивнула.
Уже в тот день мама получила работу. Продавщица, молодая женщина, которая вводила нас в курс дела, показалась мне грубой и неприятной. Торговали мы перчатками, варежками и носками. Помню, как было холодно, как ужасно мерзли ноги и руки. Мы по очереди бегали греться в соседний магазин, но тепло улетучивалось быстро. С тех пор, как мама исчезла за дверью директорского кабинета, мы не оставались одни до самого вечера, когда уставшие и замерзшие, но уже с деньгами, мы вернулись в нашу подвальную берлогу.
Если спросить, что меня больше всего убивало, я назову две вещи: мамины пронизанные безнадежностью глаза и невозможность остаться одной. Вокруг нас всегда были люди, они что-то говорили, делали, переодевались, готовили, сопровождая все свои телодвижения жалобами и проклятьями на свою изменившуюся жизнь. Жизнь, которую мы оставили в чужом-родном городе, теперь казалась сказочной. Там у каждого был свой дом. Тогда я поняла, насколько важно иметь свою норку, куда можно уползти, чтобы остаться в одиночестве.
По дороге мама купила колбасы, хлеба и водки. До этого момента я не видела, чтобы она пила что-нибудь кроме вина или шампанского. Тут же мама, почему-то пряча глаза, сказала, что теперь у нее есть работа и это надо отпраздновать.
Историю, как мама получила работу, я услышала уже в подвале, во время ужина. Дядя Миша ушел разгребать снег, и мы сели за стол втроем. Услышав, что Николай Петрович, милостиво давший нам работу, директор рынка, тетя Галя заявила маме, что она не иначе, как в рубашке родилась, и что теперь у нас все будет, если с умом к делу подойти. Тут она встретилась со мной взглядом и поспешно уткнулась в тарелку с тоненько нарезанными ломтиками колбасы.
Мама покраснела. А я сразу поняла, в чем дело. Колбаса, хоть я и не ела целый день, показалась мне бумажной. Меня затошнило. В тот вечер мне даже налили полрюмки водки, чтобы я не простудилась. От водки, тепла и застоявшихся запахов немытых тел, меня совсем разморило, и я пошла прилечь на продавленный диван. Заснуть я не могла, но сделала вид, что сплю. Хотя лучше бы я спала. Слушать, как тетя Галя уговаривала маму, было невыносимо. Исчерпав все аргументы, она упомянула мое имя и то, что мама должна думать не только о себе. Еще после одной рюмки, когда к ним присоединился дядя Миша, возникла фраза, что раз уж они заботятся о нас, то и мама должна внести свой вклад, потому что не всем так повезло, как ей. И мы теперь одна семья. Был момент, когда мама отчаянно затрясла головой и назвала имя отца.
— Да нет его уже в живых! — крикнула тетя Галя. Я села на постели. Мама побледнела и ухватилась за стол.
— Как нет? Вы что-нибудь знаете? — мамины глаза перебегали с одного лица на другое. Дядя Миша махнул рукой на жену. Заглотил рюмку водки.
Папы больше нет?! Не может быть! Я только ведь и жила надеждой, что он вернется и заберет нас обратно в наш уютный дом, где над моим письменным столом горит лампа под зеленым абажуром. Я бросилась к ним. Испуганно метнулись мамины глаза. Она поняла, что я все слышала. Обхватила меня за плечи, усадила рядом и выдохнула.
— Расскажите нам все.
О смерти отца узнали сегодня в посольстве от новоприбывших беженцев. Тех, кто надеялся там выжить, оставалось все меньше и меньше. В наш дом пришли на следующий день. На брошенные квартиры быстро выписывались новые ордера для тех, кому принадлежал этот город у моря. Тех, кто еще смел надеяться, избивали и выгоняли. Ужасы нарастали. Дома оделись в черное, на улицах господствовал страх. Когда папа вернулся, в нашей квартире уже были новые жильцы. Его изуродованный труп выкинули прямо из окна.
Мама, раскачиваясь из стороны в сторону, словно в горячке, бормотала:
— Надо было ждать. Надо было простить.
Тетя Галя толкнула меня к матери, так что я чуть не упала.
— О чем ты, Лара? Посмотри на нее. Дочь твоя жива. Ее никто не тронул. А скольких убивали и насиловали на глазах у матерей? Тебе еще повезло, дурехе. И снова везет. А ты из себя целку строишь.
— Галя, прекрати! — стукнул кулаком по столу дядя Миша.
Мама выпила рюмку залпом и, не обратив внимания на упавшую табуретку, побрела к выходу.
Лицо дяди Миши побагровело.
— Как тебе не стыдно, Галя? Она же твоя подруга. Тебе бы ее пожалеть. Она сегодня мужа потеряла.
— Ее всегда все жалеют, — процедила сквозь зубы тетя Галя. — Из-за этой красоты дьявольской. Думаешь, я не вижу, как ты на нее смотришь и облизываешься? Она сейчас еще лучше жить будет с этим Петровичем. А ты, как греб снег, так и будешь. А ты чего уставилась? — вопрос был адресован мне, но я, убитая горем, с трудом могла признать в этой растрепанной, пьяной и завистливой женщине, нашу бывшую соседку, мамину подругу и учительницу географии.
Мой мир рухнул во второй раз вместе с верой в людей. Я выбежала за мамой. Она стояла возле подъезда в одном свитере, обхватив себя руками. Медленно спускался снег. Я подошла к ней. Мне было холодно, зубы выбивали дрожь. Мама прижала меня к себе.
— У нас все будет хорошо, я обещаю.
Я кивнула, чувствуя, как текут, смешиваясь со снегом, слезы. Мы остались вдвоем. Папы больше нет. Я подняла лицо вверх.
— Я не верю, что папы больше нет. Она нарочно так сказала. Чтобы ты с этим Петровичем… Давай завтра не пойдем на рынок. Мы как-нибудь выкрутимся.
Мама мотнула головой.
— Я пойду одна. Ты останешься.
— Нет! Если пойдешь ты, пойду и я.
Когда я проснулась, голова была тяжелой, в горле саднило. Повернула голову и увидела пустой мамин матрас. Возле электрической плитки хлопотала тетя Галя. Я с трудом села, облизывая запекшиеся губы и кутаясь в дырявое одеяло.
— Где мама? — прохрипела я.
— Мама на работе. А мы с тобой сейчас завтракать будем.
— Но я должна быть с ней.
— А что тебе там делать? Под ногами мешаться? Она и без тебя справится. Ей нужно жизни ваши устраивать. — Тетя Галя присела на краешек матраса и дотронулась до моего лба. — Да ты вся горишь. Простыла вчера, наверно. Надо хоть аспирин купить. Он дешевый. Болеть-то нельзя, врача в подвал не вызовешь.
Я закрыла глаза и снова легла. Как глупо, что я заболела. Были бы силы, поехала бы на рынок. Я запомнила дорогу к метро и что пересадку надо делать на станции со смешным названием «Парк культуры». Когда-то мы втроем ходили в наш парк культуры кататься на аттракционах. Точнее катались мы с папой, а мама стояла и смотрела на нас. Говорила, что у нее голова кружится. А я специально поднимала голову вверх и смотрела на небо, чтобы голова кружилась сильнее. В тот день небо было голубым. А по выходным мы ездили на море, и папа учил меня плавать.
Я не хочу верить, что папы больше нет. Я не хочу, чтобы моя мама была с Петровичем. Я не хочу, чтобы она делала это ради меня. Я застучала кулаками по грязной подушке без наволочки, выражая протест этому миру, протест против подвалов, рынков и холода. И тут же почувствовала, что падаю. Стало тепло и хорошо. Здесь не было боли, здесь были мама и папа, и лампа под зеленым абажуром, и стопка потрепанных книг на столе.
Болела я долго и тяжело. Первые отчетливые впечатления относятся уже к тому времени, когда мы оказались у Петровича. Большая четырехкомнатная квартира с высокими потолками на Петровском бульваре. Из окон гостиной видны разноцветные купола монастыря и узенькая полосочка бульвара с редкими деревьями. Мимо окна чинно прогуливаются москвичи. Комната, которую выделили мне, кажется маленькой из-за высоких потолков. На тумбочке возле кровати несколько новеньких книжек со слипшимися страницами. Мама кормила меня куриным бульоном с ложки. Иногда заходил Петрович. Смотрел на меня таким же взглядом, как смотрят на подобранного щенка, которого теперь не так уж просто выбросить на улицу.
Целыми днями я спала. Иногда брала в руки книгу, но чужой мир не мог увлечь меня, поскольку мой собственный мир развалился, и все мои мысли остались там. Каким я себе казалась ничтожеством. Ведь из-за моей болезни маме пришлось спать с этим типом. Из-за того, что я оказалась слишком слабой.
Петрович казался мне отвратительным. Дома он ходил в тренировочных штанах и футболке. Поверх нее надевал массивную золотую цепь с крестом. Однажды я спросила, верит ли он в Бога. Петрович рассмеялся, в глубине рта блеснул золотой зуб.
— В Бога верят только слабые, а я сам себе царь и Бог. И если ты будешь меня слушаться, у тебя все будет хорошо.
Я отвернулась. Надеюсь, что когда я поправлюсь, уговорю маму уйти.
Конечно, мы остались. Привыкли к сытой жизни, комфорту и теплу.
Кристина зевнула и посмотрела на часы. Вот это да. Оказывается два часа ночи. Все-таки писать — это ни с чем несравнимое счастье. Сродни наркотику. За все это время она ни разу не подумала о Витьке. Кристина нажала на сохранение и выключила ноутбук. Пора ложиться. Завтра на работу и после выпитого выглядеть она будет явно не лучшим образом. Ну и плевать. Зато вот день прошел не зря. Вон сколько страниц написано.
Конец ознакомительного фрагмента
